На покрытие дефицита бюджета с января по апрель правительство потратило триллион рублей из Резервного фонда. За 4 месяца израсходована пятая часть всей «копилки». Лучше всего при этом исполнен военный бюджет: в сумме расходы почти вдвое превысили прошлогодние траты по тем же статьям. На вопросы о том, чем может обернуться такая расстановка приоритетов в экономике, «Фонтанке» ответил Константин Сонин. Пока ещё – профессор Высшей школы экономики.
Наш разговор с Константином Сониным начался с моего обещания: «личные новости» не трогаем. «Личные новости» – так экономист назвал свой пост в соцсети, не предназначенный для журналистов: он уезжает в США, с сентября он уже будет профессором Чикагского университета. «Из чисто академических соображений это – лучшее место для экономиста моего профиля», – написал он. И добавил: «Конечно, переезд связан и с политическими событиями последних лет. До 2014 года у меня и мысли не было о поиске постоянной работы за границей». Тем не менее «все мыслимые рабочие и дружеские связи с Вышкой», и, надеемся, вообще с Россией, профессор Сонин обещает сохранить.
Константин Сонин – один из четырёх самых цитируемых экономистов в стране. О том, что он, вслед за Сергеем Гуриевым и Сергеем Алексашенко, уезжает из России, уже высказались его коллеги и просто читатели его интернет-дневников. Многие пожелали удачи. Пресс-секретарь президента Путина Дмитрий Песков выразил сожаление по поводу того, что «известные экономисты едут работать за границу», но добавил, что «ничего здесь особенного нет».
— Что может означать такое распределение денег по статьям бюджета, когда самый большой рост показывает графа «национальная оборона»?
– Да, в тех данных, о которых вы говорите, видно, что военный бюджет исполнен гораздо сильнее, чем все остальные. Но пока если о чём-то и можно говорить, то только в плане приоритетов государства. Раннее исполнение само по себе не означает, что в этом году на военные расходы будет потрачено больше, чем в прошлом. В этом году и бюджет больше, чем в прошлом. Падение уровня доходов от нефти в долларах компенсировалось ростом курса рубля.
— Тем не менее есть дефицит бюджета, и на его покрытие, если я правильно понимаю отчёт Минфина, взяли триллион из Резервного фонда.
– Дело не в том, что существует некоторый дефицит бюджета и его надо финансировать. Весь бюджет был секвестирован на 10 процентов. А военный не был сокращён. И всё, что связано с военным бюджетом, в частности его рост в последние годы, это следствие неправильной расстановки приоритетов в российской экономике. Российской экономике не нужны и прямо противопоказаны инвестиции, связанные с милитаризацией.
— Почему противопоказаны?
– Это отвлекает от других секторов. Это тратит капитал, который мог быть использован в других секторах. И вносит серьёзные искажения в экономику.
— Есть такое объяснение: технологии, полученные благодаря военным разработкам, используются потом в мирной экономике…
– Это в каком-то смысле апостериорная рационализация. К этому надо относиться с осторожностью. Если вы помните, советская экономика закончилась, возможно, самым серьёзным крахом экономики в мировой истории в мирное время. И отчасти – из-за военных расходов. А отчасти из-за того, что Советский Союз попал в такую динамику: всё больше росли военные расходы в секторе, который крайне непродуктивен. Практически он не приносит никакой пользы. Зато отвлекает ресурсы от потребления, отвлекает ресурсы от благосостояния граждан. И не было никакого политического механизма, который мог бы это бессмысленное расходование средств остановить. В 1980-е годы многие экономисты, даже не до конца понимая общие проблемы советской экономики, понимали, что столько расходовать на вооружение совершенно невозможно. Тем не менее военно-промышленный сектор был так сильно представлен в государственной власти, что эти расходы на войну, на военную промышленность так никто и не сократил. Их не сократили каким-то решением, они просто кончились в тот момент, когда обрушилась экономика.
— Но то в советское время…
– Сейчас мы втягиваемся в точно такую же спираль. Решения принимают люди, озабоченные какими-то совершенно безумными милитаристскими химерами. Это ещё и очень выгодно многим – тем, кто связан с ними. Мы наращиваем военные расходы, а политика у нас подстраивается под то, что эти расходы будут наращиваться. И так до тех пор, пока экономика не разрушится.
— По поводу СССР приводят массу объяснений, почему страна втянулась в эту гонку: нас заставили США, придумали «звёздные войны» и так далее. А сегодня что заставляет Россию наращивать военные расходы?
– Аргументы, которые вы называете, известные, но неправильные. И сегодня люди, которые говорят, что нас втягивают в гонку вооружений, делятся на два типа: либо они сами гонятся за какими-то химерами, либо просто набивают на этом карманы. Потому что, понятно, из военных бюджетов воровать легче, чем из каких-то других. Возможно, тех, кто с химерами, больше. Такая риторика, о которой вы сказали, нужна для оправдания глупости и неправильных действий.
— Если всё-таки исключить фактор «легче воровать», то вы можете сказать, что заставляет правительство наращивать военный бюджет? Украина – не в счёт, это началось раньше, чем события на Украине.
– А что заставляло Советский Союз наращивать военный бюджет? Какой-то иррациональный страх, который, среди прочего, погубил страну.
— Советский Союз был «в кольце врагов»…
– Он не был в кольце врагов. Вы иронизируете, но многие люди воспринимали это всерьёз. Этим они вырыли себе яму и погубили страну. Вам кажется, что это была просто какая-то глупость…
— В неё верили.
– Вот надо спросить себя о том, во что глупое и опасное для самих себя мы верим до сих пор.
— Но вы видите у государства какие-то стимулы, которые заставляют отдавать приоритет танку за 8 миллионов долларов, а не, например, медицине?
– Нет одного общего «зачем». В одной точке сходится много факторов. Частный кармашек тех, кто на этом наживается. Интересы тех, кто помешан на войне. Таких искренних людей очень много. Плюс это политически выгодно, это помогает удерживать власть. Нельзя сказать, что какая-то одна из этих причин доминирует, важны все три.
— Экономический эффект от такого «перекоса» в бюджете уже виден?
– Экономический эффект интересует только сторонних наблюдателей. В интересы тех, кто принимает решения, он не входит. В нормальной ситуации решение о том, сколько тратить на вооружение, принимает парламент, а потом исполняют Министерство финансов, Министерство экономики. А у нас основные решения принимаются людьми, у которых основная специальность – военные. Или связь с безопасностью. Они просто некомпетентны принимать такие решения. В частности, и о том, сколько денег тратить на вооружение. Военные не могут принять такое решение. Такое решение могут принять парламентарии и финансисты, а у нас, повторяю, и то, и другое вторично по сравнению с людьми военными и «безопасниками».
— Скажите, вы лично знакомы с людьми в финансово-экономическом блоке правительства?
– С кем-то – да, знаком.
— Они хорошие экономисты?
– Большинство из них – лучшие из тех, кто мог бы оказаться на этих позициях.
— Почему мы не видим результат?
– Мы видим результат. Благодаря действиям и Центробанка, и правительства были сглажены последствия внешнего шока в прошлом году. Для экономистов же и крымско-украинская ситуация, и падение цен на нефть – это внешние шоки. Они с этим справились лучше, чем мог справиться кто-то. Во-вторых, я уже сказал: проблема в том, что основные экономические решения принимаются вовсе не экономистами.
— В Петербург приезжал министр финансов Антон Силуанов, выступал с лекцией для студентов-экономистов, говорил о том, что в стране нормализуется ситуация, будут расти внутренние инвестиции. Девочка-первокурсница спросила, за счёт чего они будут расти. Вы можете ответить на такой вопрос?
– Нет, я не понимаю, почему они должны расти. Инвестиции не делятся на «внутренние» и «внешние». На инвесторов, которые находятся внутри страны, действуют в точности те же стимулы, что на инвесторов вне страны. В этом смысле у денег нет национальности. Инвестиционный климат у нас плохой. И то, что происходит, не способствует его улучшению.
— А вот как раз сегодня Дума рассматривала так называемый «закон о финансовой амнистии»…
– Это ничего не изменит.
— Законодатели рассчитывают на то, что активы, находящиеся за рубежом…
– Я знаю, на что они рассчитывают. Но это ничего не изменит.
— Но кто-то же решится принять предложенные условия для «амнистии», вернуть «беглые» капиталы?
– Нет. Правительство может принять закон о том, что оно не будет наказывать за какие-то предыдущие налоговые нарушения. Но никакое правительство не может принять закон о том, что на следующий год оно не примет ещё один закон, отменяющий нынешний закон. То есть здесь всё тот же вопрос: о фундаментальном доверии к правительству. А какое может быть фундаментальное доверие при такой агрессивной риторике государства по отношению к бизнесу? По отношению ко всему остальному миру? К интеллектуальному сообществу, к оппозиции? Соответственно, этот закон последствий иметь не будет.
Ирина Тумакова
Источник: fontanka.ru
© 2015, https:. Все права защищены.
